«Актуальные проблемы препо­да­ва­ния иностранных языков для профессионального общения». Поступившие работы

К.филол.н. Тимралиева Ю. Г.

Санкт-Петербургский Государственный экономический университет, Российская Федерация

ЖИВОЙ И НЕЖИВОЙ МИР В ЛИРИКЕ НЕМЕЦКОГО ЭКСПРЕССИОНИЗМА

Экспрессионизм как направление литературы и искусства, возникшее и развивающееся в Германии в начале ХХ века, явился эмоциональным откликом на события соответствующей эпохи; его эстетика в полной мере отражает общественный кризис начала ХХ века. Резкое наступление цивилизации, всплеск революционного движения, первая мировая война, экологическая катастрофа, кризис гуманистических идеалов – так можно охарактеризовать два первых десятилетия ХХ века. Рушится многовековой общественный порядок. Крупные научные и технические достижения используются против человека, вступают в противоречие с его биологической природой и природой земного шара. В умах людей разрушается «представление о незыблемости существующего порядка», все явственнее становится «предчувствие неизбежных изменений» [1, с. 536–537].

Все это находит самое непосредственное отражение в экспрессионистских текстах. Мир, изображаемый экспрессионистами, мистифицируется, предстаетперед читателем полным ужасов и апокалипсических предзнаменований. Меняется традиционное мировосприятие, привычное мироощущение деформируется.Неживое оживает, очеловечивается, приобретает пугающую самостоятельность, становится враждебным и опасным:

Langsam beginnen die Steine sich zu bewegen und zu reden.

(Klemm, «Schlacht an der Marne»)

Schatten tanzen an Tapeten.

(Trakl, «In einem verlassenen Zimmer»)

Die Steine feinden/ Fenster grinst Verrat

(Stramm, «Patrouille»)

Живое, напротив, становится безжизненным, овеществляется.

Die Gräser erstarren zu grünem Metall.

(Klemm, «Schlacht an der Marne»)

Прежде всего, это касается человека. В экспрессионистских текстах он нередко уподобляется животным либо предметам неживой природы:

Die Menschen rinnen über den Asphalt,

Ameisenemsig, wie Eidechsen flink.

(Boldt, «Auf der Terrasse des Cafe Josty»)

Man lässt sie schlafen…

Manchmal wäscht sie die Schwester. Wie man Bänke wäscht.

(Benn, «Mann und Frau gehen durch die Krebsbaracke»)

Важнейшим стилистическим средством становится олицетворение. Олицетворяются предметы и явления, как живого мира (природы), так и неживого. Однако в первом случае персонификация чаще всего связана с переживанием таких чувств как боль, страх, печаль, уныние, отчаяние:

…Wo nur ein Baum sich wand unter Schmerz…

(Heym, «Hora Mortis»)

…Die ein Wind in leiser Sehnsucht bewegt.

(Heym, «Der Herbstliche Garten»)

In Nelkendüften weint der Abendwind.

(Trakl, «Delirium»)

Der Wind wehte krank durch die Gassen.

(Lasker-Schüler, «Nachweh»)

Nun taumeln Lichter her… verirrt, trostlos, vereinsamt…

(Stadler, «Fahrt über die Kölner Rheinbrücke bei Nacht»)

Живой мир чаще «страдает», выступает в роли жертвы; неживой мир напротив «торжествует», наделяется не только человеческими, но и сверхчеловеческими способностями, демонизируется, гиперболизируется:

In der Dämmerung steht er, groß und unbekannt,/ Und den Mond zerdrückt er in der schwarzer Hand …/ Auf den Bergen hebt er schon zu tanzen an,/ Und er schreit: Ihr Krieger alle, auf und an!

(Heym, «Der Krieg»)

Особенно явно эта тенденция прослеживается в урбанистической лирике. Город воспринимается экспрессионистами как «магическая сцена человеческой трагедии» [3, c. 64], как «воплощение ужаса и бесчувственности окружающего мира» [1, c. 542]. Именно город становится символом новой цивилизации, созданной человеком в угоду миру вещей, порабощающей природу и человека. Здесь человек максимально отдаляется от своих корней, здесь концентрируются демонические силы, «здесь античеловеческое выступает как система, здесь бессилие человека становится очевидным в полной мере» [3, c. 38].

Sie wandern durch die Nacht der Städte hin,/ Die schwarz sich ducken unter ihrem Fuß./ Wie Schifferbärte stehen um ihr Kinn…/ Ihr langer Schatten schwankt im Häusermeer…/ Um ihre Füße kreist das Ritonell/ Des Städtemeers mit trauriger Musik/ Der Städte Schultern knacken...

(Heym, «Die Dämonen der Städte»)

В данном стихотворении метафора соединяется с метонимией: городу (его призракам) не просто приписываются определенные человеческие признаки, он не просто принимает человеческий облик, но его целостное восприятие осуществляется через эти признаки. Синекдоха как прием композиционного построения текста становится очень популярной в экспрессионизме. Существительные  Leib, Körper, Gesicht, Haar, Auge, Mund, Lippen, Stirn, Wange, Kinn, Brust, Herz, Schulter, Hände, Arme, Füße, Beine  и другие кочуют из стихотворения в стихотворение, становясь неотъемлемой частью экспрессионистских текстов. Вне зависимости от темы и субъекта редкое стихотворение экспрессионистской лирики обходится без лексических единиц данного семантического поля [2, с. 134].Подобным образом строятся многие произведения экспрессионистов:

Der Mund ist feucht …/ Sein Fuss ist glatt und über den Wegen breit…/ Er umarmet den Gott…/ … Und im Rücken die Finger/ Legt er ihm schwarz wie haarige Krallen./ Quere Feuer, die aus den Augen fallen.

(Heym «Der Garten»)

Однако если при описании предметов неживого мира данный стилистический прием связан с их персонификацией и демонизацией, то при изображении людей он скорее ведет к деперсонификации последних:

Mit einer Stirn, die Traum und Angst zerfraßen,

Mit einem Körper, der verzweifelt hängt…

(Blass, «Der Nervenschwache»)

Stirne und Hände, von Gedanken blink,

Schwimmen wie Sonnenlicht durch dunklen Wald.

(Boldt, «Auf der Terrasse des Cafes Josty»)

Tausend Lippen wurden vom Fluchen blass

Tausend Hände ballten sich wild im Hass.

  (Brecht, «Moderne Legende»)

При подобном представлении герой воспринимается как некий полупризрачный образ, склеенный из отдельных, порой довольно странных (деформированных) фрагментов, а то и вовсе как безликий элемент некой общей массы / толпы, наводнившей улицы мегаполиса. «Омассовление», «обезличивание», «обездушивание» общества – одна из ключевых проблем, поднимаемая экспрессионизмом.

Интересно, что в лирике экспрессионизма олицетворяются не только конкретные, но и абстрактные существительные, не только предметы, но и признаки:

Auf seinem Nacken sitzt die Eifersucht.

(Heym, «Eifersucht»)

… Plötzlich schreit der Wahnsinn auf.

(Heym, «Die Irren»)

… doch lose schreiten die Einsamkeiten…

(Wolfenstein, «Im Bestienhaus»)

Vorm Fenster tönendes Grün und Rot.

(Trakl, «Die Bauern»)

Und langsam kriecht die Röte durch die Flut.

(Trakl, «Vorstadt im Föhn»)

Таким образом, границы между живым и неживым миром, между конкретным и абстрактным, между реальным и нереальным в экспрессионизме размываются.Машины все больше напоминают людей, а люди все больше уподобляются деталям огромной машины. Неживое не только становится равноправным по отношению к живому, но зачастую берет верх: природа сдается под натиском технического прогресса; человек отрывается от своих корней, теряет свою свободу, становится заложником мира вещей.

Это подтверждает и грамматический анализ субъектно-объектных отношений. В качестве синтаксического субъекта в предложении нередко выступают предметы неживого мира, а человек, субъект реальной действительности, – в роли синтаксического объекта, испытывающего воздействие со стороны предметов неживого мира и разного рода призраков:

Der Hunger warf Gerippe auf mich hin…

Die Leichenzüge gingen auf mir her…

(Heym, «Die Stadt der Qual»)

Ein Rot, das traumhaft dich erschüttert…

(Trakl, «Kleines Konzert»)

Список использованных источников:

1. Павлова Н. С. Экспрессионизм / Н. С. Павлова  // История немецкой литературы: в 5 т. – М.: Наука, 1968. – Т. 4 (1848–1918). – С. 536–564.

2. Тимралиева Ю. Г. Фрагментарность как принцип художественного освоения реальности и его художественные экспликации в лирике немецкого экспрессионизма / Ю. Г. Тимралиева //Вестник Тверского государственного университета: научный журнал. Сер.: Филология. – Тверь: Тверской гос. ун-т, 2013. – № 24. – С. 132–138.

3. Schneider K. L. Der bildhafte Ausdruck in den Dichtungen G. Heyms, G. Trakls und E. Stadlers / K. L. Schneider. – Heidelberg, 1961. – 184 s.