К.и.н. Лепешкина Л.Ю.

Поволжский государственный университет сервиса, г. Тольятти, Российская Федерация

Образ смерти в культуре народов Поволжья

История народа может анализироваться с помощью определенных подходов (формационного, цивилизационного, синергетического), рассматриваться в событийном аспекте как смена поколений людей, их идей и воззрений. Каждое из означенных направлений характеризует по-своему те или иные стороны исторического развития человечества, но в то же время при всей их полезности они не лишены недостатков. Прежде всего, на наш взгляд, эти недостатки выражаются в отсутствии «очеловеченности», обращения к сути человека и особенностям человеческого поведения в различные исторические эпохи. Но на Западе этот пробел был восполнен в XX веке благодаря возникновению истории повседневности как самостоятельной отрасли изучения прошлого, которая позволяла, по замечанию А. Шютца, отказаться от восприятия «мира, в котором мы живем», как изначально заданного и сосредоточиться на процессе складывания картины этого мира у людей, исходя из их стремлений, фантазий, сомнений, реакций на частные события, воспоминаний о минувшем и представлений о будущем [9, с. 116].

В России данное научное направление не получило своего развития. Советскую историческую школу мало интересовало повседневное, обыденное, поскольку цели развития самого общества после Октябрьской революции были связаны с высокими идеалами построения коммунизма, а погруженность в повседневность интерпретировалась как нечто мещанское, эгоистическое, прозападное. В настоящее время появляется ряд публикаций о повседневной культуре, однако, еще множество вопросов остается нераскрытыми. Из этого множества мы хотим обратиться к одному частному вопросу – к теме восприятия народами Поволжья смерти. Как объяснить наш выбор? Прежде всего универсальным характером смерти, затрагивающей общество, культуру и каждого человека. Следовательно, отношение к смерти – наиболее устойчивое коллективное представление, демонстрирующее нам жизненные установки и алгоритмы поведения людей. Оно всегда имеет специфические черты, отличающие конкретный народ от всех остальных, и зависит от религиозных, политических и социально-экономических факторов. В нашем докладе мы постараемся показать, как воспринимался народами Поволжья образ смерти в XVIII – XIX вв. и насколько он трансформировался сегодня.

Поволжье – особая среда, в которой встретились Восток и Запад, и это не могло не отразиться на мировоззрении живущих в ней людей, в том числе на отношении их к смерти. Так, согласно традиционным верованиям чувашей, смерть выступала в качестве персонифицированного существа. Для чувашского этноса она воплощала коварную силу в виде духа Эсрель или Чун илли. Название духа смерти Эсрель происходит от татарского слова газраил , означающего «жестокосердечный», «бессердечный», которое, в свою очередь, образовано от арабского имени ангела смерти Азраил. Второе название духа смерти Чун илли переводится дословно с чувашского на русский язык как «душегуб», «убийца», который ходит с шилом и молотком и извлекает души людей [2, с. 12].

По поверьям марийцев (черемисов), смерть наступала вследствие ухода души (чон, ?рт, йанг) человека. При сильном волнении, от испуга или случайного попадания души во власть злых сил человек мог сильно заболеть, но не умереть. Смерть была связана с приходом духа смерти Азырен. Придя к человеку, он якобы перерезал ему горло и забирал кровь. Иногда он мог просто задушить, придавив доской, заколоть шилом или нанести смертельный удар колотушкой [17]. Преждевременная смерть, кроме случая самоубийства, рассматривалась как результат воздействия злых духов или следствие вредоносного колдовства. Молодые, по мнению верующих, могли умереть по воле божеств, которые забирали их к себе.

Чувство страха перед смертью сопровождалось как у марийцев, так и у чувашей различными жертвоприношениями. По этому поводу шведский исследователь Ф.И. Страленберг, побывавший в Поволжье в начале XVIII века, сообщал, что чуваши и черемисы вешали на деревья шкуры принесенных в жертву лошадей [8]. Данный обряд тесно переплетался с духом Кереметем, изображавшимся верхом на белом коне [12, с. 41].

Чуваши Поволжья даже в XIX веке совершали обряд жертвоприношения в честь духа смерти. В момент смерти человека разбивали над его головой яйца, отрывали голову курице, принося тем самым жертву Эсрелю [6, с. 49]. Данный ритуал выполнялся для того, чтобы смерть покинула дом, иначе, если его не совершать, в семье мог умереть другой человек [5].

Ритуал принесения жертвы духу смерти, видимо, был широко распространен среди поволжских народов. Так, например, он имел определенное сходство с ритуалом волжских славян [15]. Об этом, в частности, свидетельствовал путешественник-аравитянин Ибн-Фадлан, посол от халифа Муктедира к болгарскому королю в начале X века. Славянская девушка, которая должна была умереть со своим господином, отрезала голову курице и бросала ее на землю. Находившиеся рядом с девушкой соплеменники поднимали эту голову и «бросали на подмостки», на которых затем разводился костер и в нем сжигались умерший господин и девушка [18, с. 352].

В целом жертвоприношение Эсрелю служило для чувашей ежегодным осенним обрядом в регионе. Для его проведения на опушку леса из каждой семьи отправлялась старшая из женщин. Она брала с собой два яйца, цыпленка и нож. При встрече со знакомыми она не имела права разговаривать, запрет соблюдался и при возвращении из леса. Оказавшись на опушке, женщина отпускала цыпленка в лес, а яйца оставляла на месте [22, с. 126]. В данном действии заключалась идея перерождения (яйцо – символ новой жизни) и выражалось женское начало (женщина, совершавшая ритуал, выступала в роли повитухи, отгонявшей смерть и открывавшей для умершего дорогу в иной мир).

Для русского населения Поволжья смерть человека представлялась в качестве истощения жизненной силы. Выражение «избыть свой век» означало «полностью израсходовать отпущенную жизненную энергию» [ 3 ] . Наравне с этим русские персонифицировали смерть, наделяли ее активным началом. Смерть как персонаж прерывала жизнь человека и имела ритуальное воплощение (чаще всего антропоморфное). Она могла быть наделена именами (Мара, Навь и др.) или быть безымянной («девка», «старуха», «человек», «нечистый дух» и т. д.) [3]. Нередко смерть соотносилась с образом мертвеца, давно умершего предка, не находящего себе покоя на том свете [19].

Кончину человека русские представляли как отделение души от тела. Этот момент фиксировался либо с помощью воды в чашке, поставленной у изголовья умирающего (акт «омовения души») [2, с. 15], либо с помощью зеркала, так как душа покидает тело с последним вздохом. Эти представления нашли отражение в таких обозначениях процесса смерти, как дух вон, испустить дух, издохнуть, сдохнуть [11, с. 134].

Кроме того, отделение души могло представляться в терминах, аналогичных тем, которые применялись для обозначения родов, например: душа распростилась (о смерти) и опростаться, т. е. «родить» [3, с. 105]. Одновременно с выходом души в тело входила смерть. В этот момент покойник, согласно традиционным представлениям, становился воплощением смерти, что требовало соответствующего обращения с телом умершего [16, с. 31].

Суеверный страх перед смертью и одновременно борьба с нею определяли специфику похоронного обряда русских Поволжья в XIX веке. Здесь большое значение имели очистительные обычаи и обряды, направленные на предотвращение смерти членов семейного коллектива и совершаемые после погребения покойника, а именно: уборка избы, мытье в бане, стирка белья и т.д. [1]. В обрядовых действиях «очищения» русские использовали магические и обереговые силы очага, огня и воды, что объяснялось важностью семейных отношений в жизни народа.

В этнических стереотипах русских, проживающих на территории Поволжья, выделяются такие категории, как «душа», «духовность», «душевность», «сердечность», «тоска». Эти черты русского национального характера глубоко запечатлелись в причитаниях, произносимых во время погребально-поминальных церемоний и отражающих отношение к смерти. Для русского народа плач по покойнику означал печальную песню потери, автором которой являлся человек, ощутивший в полной мере жестокость смерти [7, с. 126].

Восприятие смерти в исламе, распространенном в татарской и башкирской культурах, основывалось на представлении перехода души и тела человека после его кончины в новые ипостаси. В соответствии с исламской традицией в загробном мире торжествует принцип верховенства законов морали и разума над физическими закономерностями. Глубоко нравственный человек не может находиться в униженном положении, как это имеет место в реальном мире. Но для того чтобы занять благоприятное положение после смерти на том свете, умершему предстояло преодолеть целую череду препятствий с целью измерения его моральной чистоты [10].

В исламской литературе описывается так называемый мост Сират, ведущий в рай, который располагается над адом. Он тонкий, как волос, острый, как меч [ 14, с. 186 ] . Мост расширялся лишь для тех, кто знал цену и величие шариатского пути. По воле Аллаха души праведников легко пересекали его, грешники же отправлялись в пламя Геенны, «словно на водопой» [10, с. 278].

На уровне обыденного сознания среди мусульман Поволжья распространено представление о том, что сам факт принятия ислама влечет за собой спасение – если и не сразу после смерти, то, во всяком случае, через некоторое время после наказания в аду [13, с. 72]. Главной целью человека в земном существовании провозглашалось поведение, которое будет определенным гарантом достижения рая. Надежным признаком истинно верующего человека, за которого Аллах заступится при переходе через мост Сират, являлось исполнение им актов поклонения. Для того чтобы с честью выдержать испытание на мосту суда, человек должен был при жизни следовать предписаниям Корана и обладать смирением, терпеливостью, довольством, милосердием, щедростью, стремлением к знаниям (имеется в виду знание религиозное), почтением к родителям, покорностью жены мужу, чистоплотностью, целомудрием [20]. В данном контексте смерть становится для человека своеобразным испытанием на предмет его нравственности и возможностью перехода в более благоприятные условия последующего существования.

Отношение крещеных татар к смерти выделяло их среди других народов Поволжья: она воспринималась как данность. Царство мертвых практически было такое же, как и царство живых, но там отсутствовала скорбь и жили только добрые люди [4]. Для того чтобы попасть в тот мир, крайне важным становилось не только вести порядочную жизнь, но и правильно встреть смерть с соблюдением всех необходимых обрядов и предписаний.

На основе приведенных нами примеров отношения поволжских народов к смерти в XVIII - XIX вв. можно сделать следующие выводы. Во-первых, смерть выступала в качестве естественного завершения жизненного процесса. К ней готовились заранее. Во-вторых, она представлялась коварной, зловещей, вызывающей сильный страх, поэтому встреча с ней сопровождалась различными ритуалами, четко разграничивавшими мир живых и мир мертвых и способствовавшими ее изгнанию.

В XX веке отношение поволжских народов к смерти существенно трансформируется под влиянием политических и социально-экономических преобразований в России. Во многих культурах возникает стремление оградить умирающего и его родственников от мысли о близости смерти. Ожидание смерти и подготовка к ней становятся постыдным, осуждаемым в обществе явлением. Нередко изменяется место умирания. Человек теперь уходит из жизни, как правило, не в родном доме, а в больнице, в чужом пространстве. В результате смерть обезличивается, теряет свою национальную специфику. Несмотря на то, что похоронно-поминальные обряды народов Поволжья сохранены и в настоящее время, они лишены драматизма, поскольку слишком открытое выражение горя вызывает уже не сочувствие, а интерпретируется как признак либо дурного воспитания, либо слабости, либо помешательства [21].

Более того, отношение к смерти современного общества достаточно широко отражает глобальная сеть Интернет. В ней создаются сайты, непосредственно посвященные умершим личностям, различным традициям погребения и поминовения усопших; веб-страницы и форумы, на которых обсуждаются проблемы развития похоронной отрасли и др. Как мир живых людей становится наполовину виртуальным, так и мир мертвых подвергается виртуализации. Значит, Homo Ludens проявляет себя не только в жизни, но и через восприятие смерти.

Таким образом, отношение людей к смерти предопределяется эволюцией их культуры. В этой связи возникает вопрос: не является ли выше обозначенная нами тенденция в общественном развитии показателем аналогичного «игривого» отношения к жизни человека и к его личности?

Список использованных источников:

1.              Архив Этнографического музея Казанского университета (АЭМУ). – Ф. 3. – Оп. 3. – Д. 2–6.

2.              Афанасьева Л.А. Терминология похоронно-поминальной обрядности чувашей и других народов Урало-Поволжья (опыт сравнительно-сопоставительного и этнолингвокультурологического исследования): автореф. дис. … канд. филол. наук / Л.А. Афанасьева. – Чебоксары: ЧГУ им. И.Н. Ульянова, 2009. – 27 с.

3.              Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов / А.К. Байбурин. – СПб. : Наука, 1993. – 237 с.

4.              Баркарь Е.В. Кряшены и их религиозность / Е.В. Баркарь // Государство, религия, церковь в России и за рубежом: информационно-аналитический бюллетень. – 2007. – № 3–4 (40–41). – С. 54–70.

5.              Государственный исторический архив Чувашской Республики (ГИАЧР). – Ф. 515. – Оп. 1. – Д. 7. – Л. 16.

6.              Денисов П.В. Религиозные верования чуваш. Историко-этнографические очерки / П.В. Денисов. – Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1959. – 408 с.

7.              Забылин М. Праздники, обряды и обычаи русского народа / М. Забылин. – М.: Эксмо, 2008. – 608 с.

8.              Записки капитана Филиппа Иоганна Страленберга об истории и географии Российской империи Петра Великого. Северная и Восточная часть Европы и Азии: в 2 т. / под ред. М.П. Ирошникова; сост. Е.А. Савельева, Ю.Н. Беспятых, В.Е. Возгрин. – Т. 1. – М.; Л.: АН СССР, 1985. – 220 с.

9.              Ионин Л.Г. Понимающая социология. Историко-критический анализ / Л.Г. Ионин. – М.: Наука, 1979. – 208 с.

10.          Коран: перевод смыслов и коммент. Э.Р. Кулиева. – М.: Изд. дом «УММА», 2006. – 808 с.

11.          Мазалова Н.Е. Состав человеческий: Человек в традиционных соматических представлениях русских / Н.Е. Мазалова. – СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. – 192 с.

12.          Матвеев Г.М. Мифоязыческая картина мира этноса (на примере чувашской мифологии и язычества): автореф. дис. … д-ра филос. наук / Г.М. Матвеев. – Чебоксары: ЧГУ им. И.Н. Ульянова, 2007. – 49 с.

13.          Миргалеев И.М. История принятия ислама татарским народом / И.М. Миргалеев // Идель. – 2001. – № 7. – С. 72–73.

14.          Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М.: Советская Энциклопедия, 1988. – 719 с.

15.          Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. Перевод и комментарий / под ред. акад. И.Ю. Крачковского. – М.; Л.: АН СССР, 1939. – 193 с.

16.          Седакова О.А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян (Традиционная духовная культура славян. Современные исследования) / О.А. Седакова. – М.: Индрли, 2004. – 320 с.

17.          Смирнов И.Н. Черемисы. Историко-этнографический очерк / И.Н. Смирнов. – Казань: Тип. Имп. ун-та, 1889. – 212 с.

18.          Терещенко А.В. История культуры русского народа / А.В. Терещенко. – М.: Эксмо, 2007. – 736 с.

19.          Топоров В.Н. Заметки о похоронной обрядности / В.Н. Топоров // Балто-славянские исследования 1985. – М.: Наука, 1987. – С. 10 – 52.

20.          Тухватуллина Л.И. Специфика этико-философских представлений в татарском обществе начала ХХ века [Электронный ресурс] / Л.И. Тухватуллина // Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ.   – Режим доступа: http://www.tataroved.ru/institut/islamoved/publ/6

21.          Федорова М.М. Образ смерти в западноевропейской культуре [Электронный ресурс] / М.М. Федорова // Журнал «Человек». – 1991. – № 5. – Режим доступа: http://www.aquarun.ru/psih/smert/smert2.html

22.          Ягафова Е.А. Календарные обрядовые традиции самаролукских чувашей / Е.А. Ягафова // Чуваши Самарской Луки: монографическое исследование. – Чебоксары: ЧГИГН, 2003. – 160 с.